как-то потихоньку опять за нас взялись! Вот и пришлось… переквалифицироваться в бандита. Нет, ты не подумай! Я, если официально, вполне законный гражданин «эрэсэфэсээр», законопослушный юрисконсульт одной из крупных артелей, в ….одном из городов Поволжья. И здесь я — по делам артели, на химкомбинат приехал, договора на поставки химреагентов заключать. И документы у меня в порядке — ни один лягавый не придерется! Но вот «гепеушникам» попадаться все же не стоит! Там у нас, Чибис, даже не артель, а целое объединение! Кожи для армии выделываем! Нужное для страны дело — обороноспособность повышаем!

— У меня просьба, Евгений Аркадьевич! — дождавшись поощрительного кивка, Иван продолжил, — не могли бы Вы, при посторонних, по крайней мере, называть меня Иваном? Мне моя «погремуха» — поднадоела как-то!

Шрам хмыкнул, улыбнулся:

— Ну что, резон в твоих словах есть, не отнять! Хорошо, Иван, пусть будет по-твоему!

За время их разговора женщины прошли в спальню, потом назад — в ванную, судя по всему. И Фатьма уже была переодета в недлинный халатик!

— Ну что ты смотришь так неодобрительно, Иван? Не будет же девочка, в таких хороших и красивых вещах, твою одежду застирывать? — укоризненно заметила Елена.

Иван пожал плечами — «А я что? Я — ничего против не имею!». Периодически он прислушивался к тому, что происходит в ванной и на кухне. Слышно было немногое — негромкие разговоры, даже — вроде бы — смех.

Видно, навеяло рассказом Шрама и Иван, взяв гитару, висевшую на стене, стал перебирать струны. Увидел, как в дверном проеме появились женщины, с интересом смотревшие на него.

— Я в весеннем лесу пил березовый сок,

С ненаглядной певуньей в стогу ночевал.

Что имел — не сберег, что любил — потерял!

Был я смел и удачлив, но счастья не знал!

Шрам, слушавший его поначалу со снисходительной улыбкой, замер и улыбка сама сошла с лица. Елена слушала с широко распахнутыми глазами. А Фатьма… слушала с таким чувством в глазах, что Косов смутился!

«Что же я, зараза, делаю — совсем бедной девочке голову задурил!».

— И носило меня, как осенний листок.

Я менял имена, я менял города.

Надышался я пылью заморских дорог,

Где не пахли цветы, не светила луна.

«М-да… песня, как говорится — зашла!».

Косов старался этим показным цинизмом сбить смущение от такого восприятия песни слушателями.

«Но допеть-то теперь нужно?».

— И окурки я за борт бросал в океан,

Проклинал красоту островов и морей

И бразильских болот малярийный туман,

И вино кабаков, и тоску лагерей.

Приходилось отводить глаза от Шрама, и от Елены, которая видела, как принимает песню ее приятель, и очень была этим обеспокоена. А у того ходили желваки по скулам, и даже капельки пота выступили на висках!

— Зачеркнуть бы всю жизнь да сначала начать,

Полететь к ненаглядной певунье своей.

Да вот только узнает ли Родина-мать

Одного из пропавших своих сыновей?

— Я в весеннем лесу пил березовый сок…

Повисла тишина. Шрам выдохнул, потянулся и налил себе коньяку. Много. Потом подумал, и налил Ивану. Ничего не говоря, большими глотками «высадил» напиток, и только закурив, спросил хриплым голосом:

— Это кто ж… такую песню сочинил? Точно, что не ты! А кто тогда?

— Я не знаю, Евгений Аркадьевич! Я на Севере два года работал — в леспромхозе. Там люди разные. Вот кто-то спел, и мне понравилось. А память у меня хорошая.

— Точно не знаешь? Это же кто-то из наших был! Может даже — знакомый мой!

— Не знаю, Евгений Аркадьевич! Только могу сказать, что леспромхоз был из «вольняшек», «зэка» у нас не было. То есть, если кто из Ваших знакомых — так он живой и на воле!

— Ну да, ну да… Этот кто-то — спрятаться там решил, не иначе! А что? Не самая глупая мысль!

— Ну хватит, мужчины! Мы уже все сделали. Ваня! Вроде бы все отстиралось. Фатима у тебя — молодец! Нужно подождать, пока подсохнет — мы одежду возле титана повесили. Часа полтора-два нужно ждать. А потом — отгладим и можете идти. Давайте я чай поставлю и бутерброды сделаю. Нужно перекусить что-то — время-то уж к утру идет!

Женщины опять ушли на кухню.

Шрам уже немного успокоился и расслабился.

— А ты, Иван, оказывается, человек творческий. Песни сочиняешь, поешь… Кто бы мог подумать? Удивляюсь я тебе — откуда что берется?

«Ага… много ты знал того, прежнего Чибиса! При любом раскладе — Вы и пересеклись бы лишь случайно, и, скорее всего, Шрам бы его и не заметил, мимо прошел! Кто сявка пристяжная, а кто — Шрам, авторитет, на сходняках бывает!».

— Все мы подчас не те, кем кажемся, не так ли?

— Может быть, может быть… Слушай, а Елена-то на тебя — запала! Я это сразу увидел. Песни твои ей понравились или еще что. Ты смотри, она дама — настойчивая! — Шрам развеселился.

— Я вот спросить хотел…, - Иван почти шёпотом обратился к Шраму, — мне показалось… или и впрямь… она — какая-то странноватая, нет?

Собеседник его хмыкнул, и посмотрел на него искоса, и тоже, понизив голос:

— Она с точки зрения обычных людей… немного — того, — Шрам поднес руку к виску и чуть покрутил двумя пальцами, — но разум у нее есть, и очень неплохой, скажу я тебе. Она… из балетных, если тебе это о чем-то говорит.

Шрам с сомнением посмотрел на Ивана, решил, что — «нет! ни о чем это ему не говорит!», продолжил:

— Балетные, то есть те, кто в балете танцуют, они все… странные немного. У них там свой мирок. И считают они себя — не меньше, чем элитой людей творческих! Богема! Там все танцоры — гомосексуалисты. Ну — почти все! Да и женщины… тоже через одну… поклонницы трибадийской любви. Знаешь, что это такое?

Иван машинально, думая о своем, сказал:

— Трибада… или иначе — Лесбос. Остров возле Греции. Там еще храм древнегреческий стоял, не помню кому. Жрецы храма — все женщины. Вот и развилось у них там… это самое. Лесбиянки, если проще!

— Смотри-ка ты! Он еще и начитанный! — удивился Шрам.

— Ага… я вообще читать люблю. Читаю все, что под руки попадется.

— Она, Елена, то есть… чтобы ты знал — еще из смолянок! И это кто такие — ты тоже знаешь? — выжидающе уставился на Косова собеседник.

— А что там знать-то — воспитанницы Смольного института. Так ей сколько лет тогда? Его же вроде бы в семнадцатом еще закрыли!